Le Monde: Внешняя политика. Навязчивая идея господства
Бенуа Виткин
Когда Владимир Путин стал президентом Российской Федерации в марте 2000 года, от былого российского могущества оставалась только тень. За девять лет страна так и не оправилась от распада СССР. Хотя русские считали, что спасли главное – ядерный арсенал и место постоянного члена в Совбезе ООН, конец холодной войны был ознаменован поражением Москвы. Страна лишилась пятой части своей территории, а бывшие украинские, казахские, грузинские провинции стали независимыми государствами. Населению была нанесена тяжелая травма.
Офицер КГБ, оставшийся без работы, Владимир Путин переживает эти события как ряд унижений. В 2005 году в обращении к Федеральному Собранию глава российского государства сказал, что "крушение Советского Союза было крупнейшей катастрофой века". Это непонятно Западу, но очевидно для российского патриота, ведь конец Империи опустил Россию до уровня посредственной державы, не способной оспорить превосходство Вашингтона на мировой арене.
Мало того: в 1996 году рухнул еще один миф. Армия – жемчужина, унаследованная от СССР, – оказалась не в состоянии подавить мятеж в Чечне. Хасавюртовские соглашения, положившие конец сражениям и предоставившие фактическую независимость маленькой кавказской республике, стали новым унижением для генералов. Единственное, что досталось Москве от этой войны, – это упреки европейских столиц за бесчинства российской армии, новый виток напряженности на всем Северном Кавказе и активизация радикального исламизма.
Утрата Москвой позиций на международной арене казалась неминуемой. Несмотря на влияние в ООН, Москва бессильно наблюдала за западным вторжением в "братскую" Сербию в 1999 году и последующим вползанием НАТО – ее врага времен холодной войны – на территорию Польши, Чехии и Венгрии. Несмотря на большие уступки, русские чувствовали, что Запад относится к ним высокомерно. Не успела Москва смириться с выходом США из Договора по ПРО в 2002 году, как Вашингтон заявил о намерении развернуть свой противоракетный щит на территории Польши и Чехии, на расстоянии выстрела от российской земли.
От "стратегического партнерства" к "цветным революциям"
В 2001 году Владимир Путин воспользовался возможностью вернуться в большую дипломатическую игру: после терактов 11 сентября он стал первым иностранным лидером, выразившим поддержку американскому народу. Осознавая, какую выгоду он может извлечь из сближения с Вашингтоном в вопросе борьбы с терроризмом, российский президент сел на колесо Джорджу Бушу и с тех пор начал систематически называть чеченских "боевиков" "террористами". Россия позволила новому союзнику разместить военные базы в своей среднеазиатской вотчине: в Узбекистане, Таджикистане, Киргизии появились американские объекты. Даже эпизод с иракской войной, когда Владимир Путин присоединился к антивоенному фронту под предводительством Жака Ширака и Герхарда Шредера, не помешал "стратегическому партнерству" между Москвой и Вашингтоном.
Однако обида России на своих западных партнеров все еще сильна. Националистическая риторика пронизывает дискурс российского руководства, и в 2002 году всего 13% жителей Москвы – самого открытого Западу города России – придерживались благоприятного мнения о Соединенных Штатах. Грузинская (2003) и украинская (2004) "цветные революции", который пришлись как на этот подходящий момент, вызывают резкий поворот российской внешней политики. Москва считает предательство Украины и Грузии последним унижением, последним "диктатом" со стороны Запада. "Цветные" революции ("революция роз" в Грузии, и "оранжевая революция" на Украине), в результате которых пророссийские правительства были свергнуты без единого выстрела, кажутся предательством Москве, не способной защитить свои интересы в ближнем зарубежье. Грузинская и украинская демократическая оппозиция открыто выражают стремление к сближению с Западом. Кремль подозревает Вашингтон в финансовой помощи революционерам. Москва считает, что подверглась агрессии на собственной территории, и подчеркивает это.
Лидер пропутинского молодежного движения "Наши" Василий Якеменко в своем выступлении от 2005 года резюмировал российские настроения: "Европа так или иначе давно поставила вопрос, кто будет работать на европейских заправках – турки или украинцы. Этот вопрос решен сейчас в пользу украинцев. В конце концов, почти всю свою историю Украина была колонией, просто раньше она была российской колонией, а теперь стала американской".
Москва и сейчас чувствует себя оскорбленной, невзирая на то, что она еще никогда не была так уверенна в себе. Несмотря на остающиеся структурные слабости – главным образом, демографические и экономические – России удалось сделать потрясающий скачок, позволивший ей претендовать на более почетное место в содружестве наций. Ее армия, частично ставшая профессиональной, наверстывает отставание в инфраструктуре, и страна постепенно возвращается на второе место в мире по экспорту вооружений. Нефтяная рента гарантирует экономике стабильный рост и позволяет оздоровить финансовую ситуацию. Европа все сильнее зависит от экспорта российского газа.
Газовая война и дипломатическая твердость
Обретя уверенность благодаря частичному восстановлению прежнего величия, критикуемый Западом Владимир Путин заявляет о готовности расталкивать всех, лишь бы вернуть России место, которого она достойна. В манифесте пропрезидентской "Единой России" говорится о стремлении Кремля проводить политику восстановления страны вопреки недругам, которые готовят для нее унизительное место в современном мире. Для этого близкие власти политологи выдвигают двусмысленное понятие "суверенной демократии", сочетающее в себе утверждение главенства суверенитета страны над демократическими принципами и отказ России от любой модели, навязанной из-за границы.
Такому жесткому утверждению суверенитета как фундаментальной ценности российского государства можно найти множество применений. Начиная с 2005 года Москва сжимает тиски в отношении соседей и угрожает Украине и Грузии прекратить поставки газа. Раз эти страны выбрали эмансипацию и Запад, пусть платят за поставки по рыночным ценам, а не по "дружественным" тарифам, подчеркивает Кремль.
В дипломатической сфере Москва также укрепляет свои позиции. В ответ на настойчивые требования Европы и США о создании независимого Косово Россия заверяет, что не бросит Сербию. По иранскому досье российская дипломатия пытается занять место арбитра между западными участниками переговоров и властями Ирана. Чтобы подчеркнуть новое положение вещей, Владимир Путин идет на сближение с венесуэльским президентом Уго Чавесом, еще одним обличителем "американского империализма".
Весной 2007 года, когда на первый план вновь выходит американская система ПРО, Москва ужесточает свою позицию, 9 мая Владимир Путин даже говорит о "презрении к человеческой жизни (:) претензиях на мировую исключительность и диктат" со стороны Вашингтона, сравнимых, по его словам, с "временами третьего рейха". Это наблюдающееся с 2005 года ужесточение позиции не лишено театральности, рассчитанной на российскую общественность. Но возрождение националистической риторики Кремля для правдоподобия должно иметь практическое воплощение, и поводом для демонстрации силы становится все что угодно. В том числе и ссора между Россией и ее эстонским соседом по поводу переноса в Таллине монумента советским солдатам, погибшим во Второй мировой. Подогреваемые речью российского президента о "профанации", молодые русскоговорящие эстонцы спровоцировали в конце апреля 2007 года ожесточенные столкновения в центре Таллина. Одного погибшего и 150 раненых в ходе ночных беспорядков, видимо, следует считать побочными жертвами "возрождения" России.
